Инвалиды — «овощи», которые портят православный генофонд?
– Ох, Лена, как же я была не права! – говорила мне Полина Владимировна. – Как не права! – и плакала. Когда-то мы с ней крепко поспорили...
Я не видела Полину Владимировну больше года.
«И лучше бы еще столько же не видеть», – подумала я, глядя, как она быстрой походкой приближается ко мне.
Каюсь, я не очень ее любила. Была она, на мой взгляд, женщиной вредной. Даже зловредной.
Она всегда была всем недовольна и всегда на всех шипела – на детей, на взрослых. Иногда мне казалось, что она даже на батюшек шипит. Только про себя.
Хотя, возможно, я просто предвзято к ней относилась. И все было совсем не так.
Мое, действительно, предвзятое отношение к Полине Владимировне было следствием ее, как мне казалось, странного религиозного мировоззрения. Ее ультраправославные взгляды – «Молись, кайся и не смей радоваться жизни. Если не скорбишь целыми днями – не спасешься. Шаг вправо, шаг влево – грех и расстрел» – каким-то витиеватым образом перетекали в настоящий фашизм.
Помню, однажды, случайно оказавшись рядом, мы увидели с ней на подворье то ли женщину-инвалида с ребенком, то ли семью, где один из супругов – инвалид. Точно не скажу уже. И Полина Владимировна разразилась речью, из которой я поняла, что Христос, конечно, любит всех, но если ты хромой или кривой, то это от лукавого. Потому что христианин радует всем глаз. А если ты не радуешь (ДЦП у тебя, например, или родимое пятно в пол-лица), то ты – никакой не образ Божий. И сиди тихо и не отсвечивай. Не порть нормальным верующим духовную эстетику. Нет, серьезно. Или, в крайнем случае, потомок грешников. И этого надо стыдиться и это надо прятать.
– Не зря же для них есть спецучреждения, – со знанием дела говорила она. – Не дураки же их придумали.
Она через раз называла людей с инвалидностью «овощами» и считала, что им нужно запретить рожать детей, потому что таким образом портится «чистый православный генофонд». Сразу скажу, что это не единственный человек из тех, кого я знаю, который так думает.
Помню, мы с ней несколько раз крепко поспорили по этому поводу. Было это еще до рождения нашей Маши с синдромом Дауна. И я была очень рада, что Полина Владимировна пропала из нашего храма до появления моей пятой дочки на свет.
И вот стою я со своей коляской и вижу, как ко мне приближается эта неприятная женщина. И вообще странно, что она приближается именно ко мне, ведь друзьями нас назвать было сложно.
Мы поздоровались. Слово за слово, выяснилось, что Полина Владимировна переехала и ходит сейчас в другой храм. А тут оказалась в нашем районе и решила зайти на праздничную службу.
– У тебя уже пять? – спросила она.
– Пять.
– Опять девочка?
– Да, опять («Вот пристала», – подумала я).
– Все хорошо?
– Хорошо! Только у нее синдром Дауна.
Я сама не поняла, зачем я это сказала. Ведь взгляды Полины Владимировны на таких детей мне были хорошо известны.
– Я знаю, я читала твои статьи, – ответила она.
Я приготовилась услышать про испорченный генофонд и мысленно начала вытаскивать меч из ножен.
А она вдруг заплакала и сказала:
– Лена! Как же я была не права!.. Ты прости меня!
Я удивленно на нее смотрела.
– Так вы же мне вроде ничего не сделали плохого. Ну, спорили мы тогда…
– Нет! Ты послушай. Я же про всех так думала, что не люди совсем. И про таких, как Машенька твоя… А у меня внук родился девять месяцев назад. Виталик. Первый внук…
– Поздравляю. Да вы не плачьте. Нормально все.
– Больной он, Лена. Не встанет никогда! Слышишь! Больной!
К сожалению, мы говорили недолго. Полине Владимировне нужно было уезжать по каким-то своим делам. А мне – причащать детей.
Но она успела мне в двух словах рассказать, каким ударом было для их семьи, когда выяснилось, что мальчик – инвалид. Как дочка чуть руки на себя не наложила. Как зять три дня пил, а потом все же собрался с силами. Как привыкали, как принимали это все.
Рассказала, как вся жизнь ее перед глазами прошла, как ломала себя и заново «строила». Как исповедовалась.
– Как будто в первый раз, Лен… Я только после рождения Витальки, когда думала обо всем, поняла, что я раньше просто грехи называла. А тут душа рвалась в клочья. Все нутро из себя вынула.
А еще рассказала она, как сильно они сейчас любят своего Виталика.
– Ты знаешь, мне даже стыдно. Я дочь свою так не любила, как его. Нет, больно иногда, конечно. Но как прижму к себе, так и отпускать его не хочется. Выходных жду, как праздника. Чтобы привезли мне его. Работать перестану, хоть навсегда заберу. Только не отдаст никто… Чудо он Божие, Лен.
«Чудо Божие», – повторяла я про себя. И не верила, что это говорит та самая Полина Владимировна, которая твердила про «овощей» и спецучреждения.
Да! Даже больше, чем эта история, чем рождение ТАКОГО внука у ТАКОЙ бабушки, меня потрясло преображение. Передо мной стояла не та Полина Владимировна, которую я знала. Это был совершенно новый, совершенно другой человек. Теплый, рядом с которым хотелось греться.
Изменилось в ней все – не только душа, мысли, чувства, взгляды. Она даже внешне изменилась. Колючий, недовольный взгляд, каким я его помнила, стал мягким и лучистым. Движения – плавными, походка – легкой. Она как будто даже помолодела, распрямилась, расправила плечи. И морщины даже разгладились. Как будто человек много лет нес какой-то груз, а потом взял и сбросил его.
Я понимаю, что это, я пережила то же самое после рождения Маши. Это сложно объяснить. Это можно только прочувствовать.
А еще я думала, что в сердце каждого, абсолютно каждого человека есть Христос. Иначе как бы Полина Владимировна приняла такого своего внука, не будь в ней Божьего? Как признала бы, что была не права? Никак!
Это Божие и было в ней главным. А все остальное – наносное, шелуха. В трудный, решающий момент все это отпало, исчезло. И осталось настоящее. Сердце, в котором живет Христос!
Елена Кучеренко
